«Пена дней» и другие истории - Борис Виан

Она снова открыла глаза.

– Я так… так их люблю, – закончила она свою мысль.

Вольф нежно поцеловал ее ресницы, чтобы подчеркнуть грусть даже и сугубо локального разъединения.

– Куда ты бежишь? – спросил он.

– Так, забегу в одно место, – сказала Лиль. – Пойдем быстрее… Я опаздываю.

Она поднялась, схватила его за руку. Они припустили бегом к тележке. Обессилевший сенатор Дюпон валялся на земле, раскинув все четыре лапы, и пускал на камни слюну.

– Вставай, сенатор, – сказал Вольф. – Пойдем тюхать.

– Пока, – сказала Лиль. – Возвращайся пораньше.

– А ты? – сказал Вольф.

– Я скоро буду! – прокричала Лиль на бегу.

Глава VII

– Гм… прекрасный удар! – оценил сенатор.

Шар взлетел очень высоко, и в небе повис прочерченный им кильватерный след из рыжего дымка. Вольф опустил клюшку, и они отправились дальше.

– Да, – равнодушно сказал Вольф, – я прогрессирую. Если бы я тренировался регулярно…

– Никто вам в этом не мешает, – сказал сенатор Дюпон.

– Как ни верти, – ответил Вольф, – всегда найдется кто-нибудь, кто играет лучше тебя. И что тогда? Чего ради?

– Ну и что, – сказал сенатор. – Это же игра.

– Именно потому, – сказал Вольф, – что это игра, нужно быть первым. Иначе все это глупости, и только. Да! К тому же вот уже пятнадцать лет, как я играю в пентюх… Ты что, думаешь, это меня еще возбуждает?..

Тележка разболтанно вихляла из стороны в сторону позади сенатора и при первой же возможности воспользовалась легкой покатостью, чтобы подкатиться и исподтишка стукнуть его под зад. Сенатор запричитал.

– О горе! – простонал он. – У меня до поры будет плешь на заду!..

– Не будь таким неженкой, – сказал Вольф.

– И это, – сказал сенатор, – в моем-то возрасте! Унизительно!

– Немного прогуляться тебе на пользу, – сказал Вольф, – уверяю тебя.

– Какую пользу может принести то, что досаждает? – спросил сенатор.

– Но досаждает все, – сказал Вольф, – и что-то все же делается…

– О! – сказал сенатор. – Под тем предлогом, что вас ничто не привлекает, вы считаете, что всем все опротивело.

– Ну хорошо, – сказал Вольф, – вот сию минуту чего ты хочешь?

– Ну а если бы этот же вопрос задали вам, – проворчал сенатор, – вам ведь было бы трудно на него ответить, не так ли?

Действительно, Вольф сразу не ответил. Он размахивал клюшкой и забавы ради обезглавливал стебли распердунчиков кривляющихся, росших там и сям на площадке для пентюха. Из каждого отрубленного стебля извергалась клейкая струя черного сока, которая надувалась в небольшой черный воздушный шарик, украшенный золотой монограммой.

– Трудно бы мне не было, – сказал Вольф. – Просто сообщил бы тебе, что ничто больше не вызывает во мне желания.

– Что-то новенькое, – захохотал сенатор. – Ну а как же тогда машина?

– Это скорее от отчаяния, – в свою очередь усмехнулся Вольф.

– Возможно, – сказал сенатор, – но ведь вы же не все перепробовали.

– Верно, – сказал Вольф. – Еще не все. Но это дело наживное. Прежде всего необходимо ясное понимание вещей. Ну да ладно, этак я не догадаюсь, чего же ты хочешь.

Сенатор посерьезнел.

– А вы не будете надо мной смеяться? – спросил он.

Уголки его пасти были влажны и подергивались.

– Отнюдь, – сказал Вольф. – Узнай я, что кто-то действительно чего-то хочет, у меня бы поднялось настроение.

– Мне только-только стукнуло три месяца, – сказал сенатор доверительным тоном, – а я уже хотел гав… гав… гав-виана.

– Гавиана, – рассеянно поправил Вольф.

И тут же спохватился:

– Гавиана!..

Сенатор вновь осмелел. Его голос окреп.

– По крайней мере, – объяснил он, – это четкое и точно сформулированное желание. Гавиан, он такой зелененький, у него такие остренькие кругляшки, а когда его бросаешь в воду, он хлюпает. В общем… для меня… гавиан таков.

– Так ты хочешь именно его?

– Да, – гордо сказал сенатор. – У меня в жизни есть цель, и поэтому я счастлив. Я хочу сказать, был бы счастлив без этой мерзкой тележки.

Вольф, принюхиваясь, сделал несколько шагов и перестал сшибать головки распердунчиков. Он остановился.

– Хорошо, – сказал он. – Я выпрягу тебя из тележки, и мы пойдем искать гавиана. Увидишь, меняется ли что-нибудь, когда имеешь то, что хочешь.

Сенатор остановился и оторопело заржал.

– Как! – сказал он. – Вы это сделаете?

– Я же сказал…

– Только без шуток. – У сенатора перехватило дыхание. – Не нужно подавать такую надежду старому, усталому псу…

– Тебе везет, ты чего-то хочешь, – сказал Вольф, – ну а я собираюсь тебе помочь, это так естественно…

– Блин! – сказал сенатор. – В богословии это называется забавной метафизикой.

Во второй раз Вольф наклонился и высвободил сенатора из постромок. Оставив себе одну из пентюклюшек, он сложил остальные на тележку. Никто ее не тронет, ибо моральный кодекс пентюха особо строг.

– В дорогу, – сказал он. – За гавианом нужно идти на восток и пригнувшись.

– Даже пригнувшись, – сказал Дюпон, – вы все равно выше меня. Так что я останусь как есть.

И они отправились, тщательно обнюхивая почву. Ветерок колыхал небо, посеребренное и подвижное брюшко которого опускалось иногда приласкать огромные голубые зонтики майских кардамошек; они все еще были в цветах, и их перечный запах подрагивал в теплом воздухе.

Глава VIII

Расставшись с Вольфом, Лиль заспешила. Перед ней запрыгал голубенький лягушонок. Квакушка без комплементарного пигмента. Она прыгала в сторону дома и обставила Лиль на два прыжка. Квакушка вознамерилась было увеличить отрыв, но Лиль быстро поднялась наверх, чтобы подкраситься у себя перед трельяжем. Кисточкой сикось, щеточкой накось, жидкость на лобную кость, взлохматить ради хохмы лохмы, состроить миникуры ноготкам – и все готово. Часок – не больше. Пробегая мимо, она попрощалась с горничной и была такова. Пересекла Квадрат и через маленькую дверцу выбралась на улицу.

Улица подыхала со скуки и, пытаясь развлечься, лопалась от тоски длинными причудливыми расщелинами.

В оживленной зыби теней сверкали яркоцветные каменья, неясные отражения, пятна света, гасшие вслед за случайными неровностями почвы. Опальный отблеск, чуть дальше – кто-то из семейства горных, возможно хрусталь, из тех, что на манер каракатиц пускают золотую пыль в глаза желающим их схватить; трескучая молния дикого изумруда и вдруг – нежные колонии малолетних бериллов. Семеня мимо, Лиль обдумывала, какие вопросы стоит задать. А платье, ни на шаг не отставая, льстиво ластилось к ее ногам.

Пробивавшиеся из-под земли дома росли с каждым шагом, теперь это была уже самая настоящая улица, с жилыми домами и уличным движением. Пройти три перекрестка, на четвертом повернуть направо; пронюхивательница (а в просторечии – нюхалка) жила в высокой хибаре, водруженной на долговязые ноги из мозолистого дерева, вокруг которых перекручивалась лестница с развешанными на перилах отвратительными лохмотьями, призванными, насколько это было возможно, придавать месту особый колорит. Ароматы карри,